Алеся
«Невозможно до конца описать, насколько ты чувствуешь себя уязвимым, живя в Беларуси и участвуя во всех этих событиях»
Алеся
«Невозможно до конца описать, насколько ты чувствуешь себя уязвимым, живя в Беларуси и участвуя во всех этих событиях»
Алеся – активистка, художница. Поворотным для нее стал момент, когда ее чуть не задержали на марше памяти Романа Бондаренко. После этого она пару дней практически не могла говорить и осознала, что безумно боится. Боится за свою жизнь, за благополучие и за возможность продолжать бороться дальше.
После 2010 года я решила, что буду выстраивать свою жизнь на максимальной дистанции от государства. Тогда не состоялись мои первые выборы. Все, что было дальше, – приступы тошноты при виде ментов и от дизайна помещений какой-нибудь местной администрации.
Чтобы выжить в этом городе, старалась самостоятельно влиять на социальные изменения, поэтому работаю в секторе культуры и гражданского активизма. Сейчас многие говорят, что бум солидарности – август. Беларусы проснулись! Но социальных инициатив у нас всегда было достаточно много в сферах, где нужна была помощь уязвимым группам, есть независимые активистские организации, существующие без поддержки государства.
Чтобы выжить в этом городе, старалась самостоятельно влиять на социальные изменения, поэтому работаю в секторе культуры и гражданского активизма. Сейчас многие говорят, что бум солидарности – август. Беларусы проснулись! Но социальных инициатив у нас всегда было достаточно много в сферах, где нужна была помощь уязвимым группам, есть независимые активистские организации, существующие без поддержки государства.
В этом году наконец все поняли, что мало того, что мы решаем сами наши проблемы, так еще и кормим эту паразитирующую власть. Получается, этим летом все что было очевидно для каких-то небольших групп, стало очевидным для всех. Поспособствовал этому вопрос коронавируса. Появилась возможность сравнить, насколько ценна жизнь человека в разных странах. Наше государство просто проигнорировало проблему и превратило страну в эксперимент на выживание.
Все изменилось, и сейчас впервые за всю мою жизнь я не хочу уезжать из Беларуси .
Какие-то вещи, которые казались глыбами, которые невозможно было сдвинуть, – сейчас их просто нет. Появилась надежда и вдохновение. Я увидела, что нас много. Мы все живем в этой новой Беларуси – на самом деле, уже давно.
Ходишь по улицам и не встречаешь знакомых – раньше казалось, что лично знаешь всех, кто может выйти на митинги. Тут совершенно другие люди, они поддерживают друг друга, как большая семья. Не знаю, как будет дальше, вся эта повседневность насилия, угрозы и страх. Жить очень неприятно сейчас. Но есть надежда на нормальное будущее, которого не было никогда.
Моя вовлеченность в выборы 2020 началась в мае, во время предвыборной кампании. Я увидела пост Цепкало в Facebook, потом Бабарико заявил, что он баллотируется. Начались интервью с ними в СМИ, длинные разговоры, беседы, самостоятельный пересмотр старых интервью – глубокое знакомство с этими людьми. Помню день, когда в конце интервью Бабарико говорит:
Моя вовлеченность в выборы 2020 началась в мае, во время предвыборной кампании. Я увидела пост Цепкало в Facebook, потом Бабарико заявил, что он баллотируется. Начались интервью с ними в СМИ, длинные разговоры, беседы, самостоятельный пересмотр старых интервью – глубокое знакомство с этими людьми. Помню день, когда в конце интервью Бабарико говорит:
Ходишь по улицам и не встречаешь знакомых – раньше казалось, что лично знаешь всех, кто может выйти на митинги. Тут совершенно другие люди, они поддерживают друг друга, как большая семья. Не знаю, как будет дальше, вся эта повседневность насилия, угрозы и страх. Жить очень неприятно сейчас. Но есть надежда на нормальное будущее, которого не было никогда.
Моя вовлеченность в выборы 2020 началась в мае, во время предвыборной кампании. Я увидела пост Цепкало в Facebook, потом Бабарико заявил, что он баллотируется. Начались интервью с ними в СМИ, длинные разговоры, беседы, самостоятельный пересмотр старых интервью – глубокое знакомство с этими людьми. Помню день, когда в конце интервью Бабарико говорит:
Моя вовлеченность в выборы 2020 началась в мае, во время предвыборной кампании. Я увидела пост Цепкало в Facebook, потом Бабарико заявил, что он баллотируется. Начались интервью с ними в СМИ, длинные разговоры, беседы, самостоятельный пересмотр старых интервью – глубокое знакомство с этими людьми. Помню день, когда в конце интервью Бабарико говорит:
«Все, спасибо, я вас всех очень люблю!».
«Все, спасибо, я вас всех очень люблю!».
Что это было вообще? Как на это реагировать? Никто из наших политиков раньше не использовал этот язык. Происходит что-то совсем новое. Это был первый важный момент. Потом Тихановского закрыли, украли «Еву» Сутина, началось все это кино.
Каждый день смотришь новости – и не можешь поверить, что происходит. Ни один сериал на Нетфликсе не может сравниться по густоте сюжета с тем, что происходит сейчас в Беларуси.
Каждый день смотришь новости – и не можешь поверить, что происходит. Ни один сериал на Нетфликсе не может сравниться по густоте сюжета с тем, что происходит сейчас в Беларуси.
Я видела километровые очереди на сборах подписей за новых кандидатов, очередь с жалобами в ЦИК. Сложно было поверить, что это реально.
Это период, когда я много говорила со своими родственниками, объясняла почему важно поставить подпись, почему важно голосовать. Как использовать платформу «Голос». Главной задачей было переломать выстроенный за 26 лет барьер аполитичности, миф, что ты ничего уже не можешь изменить.
Это период, когда я много говорила со своими родственниками, объясняла почему важно поставить подпись, почему важно голосовать. Как использовать платформу «Голос». Главной задачей было переломать выстроенный за 26 лет барьер аполитичности, миф, что ты ничего уже не можешь изменить.
Потом была независимой наблюдательницей на выборах. Я приехала по месту прописки, в свой родной город, собрала нужные подписи. Меня комиссия четыре раза разворачивала – говорили подписи поддельные или почерк неразборчивый. В итоге все таки зарегистрировали. Но, вели себя мерзко.
В здании сидеть не разрешили, ссылаясь на пандемию. Комиссия, к слову, без масок. На крыльце под навесом во время дождя стоять тоже нельзя, можно создавать препятствия для избирателей, и опять же – коронавирус, сидите на улице. В школе стульев нет, говорили они. В туалет ходить нельзя, коронавирус. Коронавирус этот возникал в риторике «прикорытников» только когда было удобно. К нам еще приставили человека, который нас контролировал, ходил из стороны в сторону, даже в какой-то момент ленточку белую на руку нацепил, все это выглядело очень глупо. Мы приносили свои стулья, просились в туалет в магазине недалеко от школы, и продолжали считать явку, которая каждый день расходилась с результатами в протоколах комиссии.
В здании сидеть не разрешили, ссылаясь на пандемию. Комиссия, к слову, без масок. На крыльце под навесом во время дождя стоять тоже нельзя, можно создавать препятствия для избирателей, и опять же – коронавирус, сидите на улице. В школе стульев нет, говорили они. В туалет ходить нельзя, коронавирус. Коронавирус этот возникал в риторике «прикорытников» только когда было удобно. К нам еще приставили человека, который нас контролировал, ходил из стороны в сторону, даже в какой-то момент ленточку белую на руку нацепил, все это выглядело очень глупо. Мы приносили свои стулья, просились в туалет в магазине недалеко от школы, и продолжали считать явку, которая каждый день расходилась с результатами в протоколах комиссии.
Ты понимаешь, что не можешь делать ничего другого.
В ночь выборов и первые три дня после я присутствовала в самых горячих точках Минска. У нас в стране отключили интернет, мы не могли оценить риски. Возможно, если бы я видела реальную картину, то из-за страха не смогла бы выйти из дома.
Я живу в центре, в моем дворе бегали «космонавты». В моей квартире прятались протестующие. Подъезд был открыт, а на почтовых ящиках лежали бинты, вода. Когда стало совсем страшно выходить на улицу, я начала волонтерить в службе поддержки задержанных. Зная истории родственников потерпевших, не можешь поверить в ужас происходящего. Улицы вечером стали пустыми, проспект перекрыт. Из окна я смотрела на совершенно пустой трамвай, перекрытый проспект и то, как уезжают из города автозаки и машины с колючей проволокой.
Я живу в центре, в моем дворе бегали «космонавты». В моей квартире прятались протестующие. Подъезд был открыт, а на почтовых ящиках лежали бинты, вода. Когда стало совсем страшно выходить на улицу, я начала волонтерить в службе поддержки задержанных. Зная истории родственников потерпевших, не можешь поверить в ужас происходящего. Улицы вечером стали пустыми, проспект перекрыт. Из окна я смотрела на совершенно пустой трамвай, перекрытый проспект и то, как уезжают из города автозаки и машины с колючей проволокой.
В ночь выборов и первые три дня после я присутствовала в самых горячих точках Минска. У нас в стране отключили интернет, мы не могли оценить риски. Возможно, если бы я видела реальную картину, то из-за страха не смогла бы выйти из дома.
Я живу в центре, в моем дворе бегали «космонавты». В моей квартире прятались протестующие. Подъезд был открыт, а на почтовых ящиках лежали бинты, вода. Когда стало совсем страшно выходить на улицу, я начала волонтерить в службе поддержки задержанных. Зная истории родственников потерпевших, не можешь поверить в ужас происходящего. Улицы вечером стали пустыми, проспект перекрыт. Из окна я смотрела на совершенно пустой трамвай, перекрытый проспект и то, как уезжают из города автозаки и машины с колючей проволокой.
Я живу в центре, в моем дворе бегали «космонавты». В моей квартире прятались протестующие. Подъезд был открыт, а на почтовых ящиках лежали бинты, вода. Когда стало совсем страшно выходить на улицу, я начала волонтерить в службе поддержки задержанных. Зная истории родственников потерпевших, не можешь поверить в ужас происходящего. Улицы вечером стали пустыми, проспект перекрыт. Из окна я смотрела на совершенно пустой трамвай, перекрытый проспект и то, как уезжают из города автозаки и машины с колючей проволокой.
Все что происходило после сложно описать – чаще всего чувствуешь себя больной, просто от того, что ты устаешь от количества информации, от унижения какого-то бесконечного.
Все что происходило после сложно описать – чаще всего чувствуешь себя больной, просто от того, что ты устаешь от количества информации, от унижения какого-то бесконечного.
Случился момент, когда меня пытались задержать. Меня отбили женщины. Это было последней каплей. Я долго от этого отходила... возможно до сих пор отхожу. Первые дня четыре практически не могла говорить. Не думала, что это будет так страшно. Столько месяцев видела, представляла, читала чужие истории. Собрала сумку в тюрьму и готова морально, казалось бы. Но это не так. В момент задержания земля из-под ног уходит. Возможно, тебя будут бить, точно будут унижать. На улице стало холодно, будешь лежать без матраса. Хотя, хорошо если лежать – сейчас запрещают даже сидеть на нарах. Я не хочу этого, я не выдержу.
Восхищаюсь людьми, которые спокойно идут в автозаки, это просто суперлюди! Когда меня схватили, я заплакала. Было так страшно, что внутри все сжалось. Меня этот человек в зеленой форме держал за руку и за ворот пальто. В нем было столько злости, негатива, такой мерзости, которую невозможно описать. Ты не понимаешь, можно ли тебе сопротивляться, или он начнет тебя бить дубинкой, которая в руке? Выживешь ты или нет? Это как раз было после убийства Ромы Бондаренко. Это был тот марш.
В первые дни, когда меня спрашивали про ситуацию, – я сразу начинала плакать. Потом к кризисному психотерапевту обратилась. Начала контролировать свое тело, действия, как-то выбралась из этого. Невозможно до конца описать, насколько ты чувствуешь себя уязвимым, живя в Беларуси и участвуя во всех этих событиях. Больше я не выходила на воскресные марши.
В первые дни, когда меня спрашивали про ситуацию, – я сразу начинала плакать. Потом к кризисному психотерапевту обратилась. Начала контролировать свое тело, действия, как-то выбралась из этого. Невозможно до конца описать, насколько ты чувствуешь себя уязвимым, живя в Беларуси и участвуя во всех этих событиях. Больше я не выходила на воскресные марши.
Мне страшно, что люди перестанут отвоевывать городское пространство.
Нас подавляют очень сильно. Многие уже уехали из Беларуси, не выдержали, и я боюсь, что могу скоро сдаться. В Минске больше нет места, где я чувствую себя в безопасности.
Но есть люди, которые продолжают выходить, – это важный фактор, который морально поддерживает. После смерти Ромы Бондаренко стало ужасно страшно. Когда человека убивают в своем дворе какие-то гопники, – дикость. После этого ты думаешь: вообще выходить ли лишний раз на улицу в выходной?
Выход на улицу, флаги в окнах, муралы и ленты во дворах – все это символы, которые помогают выдержать этот сложный период репрессий в Беларуси. Это понимают и власти, поэтому стреляют в окна, избивают людей, унижают. Думают, что если всё спрятать, то люди потеряют надежду. Но победа уже произошла – победа в головах, в ощущении, что мы никогда больше не будем мириться с этим режимом, что нас большинство.
Но есть люди, которые продолжают выходить, – это важный фактор, который морально поддерживает. После смерти Ромы Бондаренко стало ужасно страшно. Когда человека убивают в своем дворе какие-то гопники, – дикость. После этого ты думаешь: вообще выходить ли лишний раз на улицу в выходной?
Выход на улицу, флаги в окнах, муралы и ленты во дворах – все это символы, которые помогают выдержать этот сложный период репрессий в Беларуси. Это понимают и власти, поэтому стреляют в окна, избивают людей, унижают. Думают, что если всё спрятать, то люди потеряют надежду. Но победа уже произошла – победа в головах, в ощущении, что мы никогда больше не будем мириться с этим режимом, что нас большинство.
Нас подавляют очень сильно. Многие уже уехали из Беларуси, не выдержали, и я боюсь, что могу скоро сдаться. В Минске больше нет места, где я чувствую себя в безопасности.
Но есть люди, которые продолжают выходить, – это важный фактор, который морально поддерживает. После смерти Ромы Бондаренко стало ужасно страшно. Когда человека убивают в своем дворе какие-то гопники, – дикость. После этого ты думаешь: вообще выходить ли лишний раз на улицу в выходной?
Выход на улицу, флаги в окнах, муралы и ленты во дворах – все это символы, которые помогают выдержать этот сложный период репрессий в Беларуси. Это понимают и власти, поэтому стреляют в окна, избивают людей, унижают. Думают, что если всё спрятать, то люди потеряют надежду. Но победа уже произошла – победа в головах, в ощущении, что мы никогда больше не будем мириться с этим режимом, что нас большинство.
Но есть люди, которые продолжают выходить, – это важный фактор, который морально поддерживает. После смерти Ромы Бондаренко стало ужасно страшно. Когда человека убивают в своем дворе какие-то гопники, – дикость. После этого ты думаешь: вообще выходить ли лишний раз на улицу в выходной?
Выход на улицу, флаги в окнах, муралы и ленты во дворах – все это символы, которые помогают выдержать этот сложный период репрессий в Беларуси. Это понимают и власти, поэтому стреляют в окна, избивают людей, унижают. Думают, что если всё спрятать, то люди потеряют надежду. Но победа уже произошла – победа в головах, в ощущении, что мы никогда больше не будем мириться с этим режимом, что нас большинство.